Генеалогия

Жизнь пройти — не поле перейти

 

Однажды разбирая документы в семейном архиве мы нашли очень интересные записи. Оказалось, что это были воспоминания нашей пра-прабабушки Анны Сергеевны Кузнецовой (1889-1982 гг.) о том, как ее замуж выдавали, размышления о жизни и людях. Рассказ Анны Сергеевны был записан ее внуком Юрием Ивановичем Дюжевым. Но на самом интересном месте записи обрывались… Несколько дней мы перебирали архив в поисках окончания этих завораживающих воспоминаний. И нашли. Нашу семью так тронул этот рассказ, что захотелось побольше узнать о свадебных традициях и быте людей тех времен. Но об этом – чуть позже.

Приводим ниже полный текст без каких-либо изменений речи или стиля рассказчицы – нашей прапрабабушки Анны Сергеевны Кузнецовой.

 

Мы росли в любви и строгости

Родилась я в августе 1889 года в селе Пидьма Лодейнопольского уезда Подпорожской волости Олонецкой губернии. Отец, Барсуков Сергей Егорович, был русоволосый, голубоглазый, румяный, с улыбкой на лице, ласковый, рассудительный, без спешности. По характеру мягкий, добрый, гостеприимный, был уважаем среди родных и сельчан. На старости лет носил седую бороду. Работал лоцманом на Свири и вёл хозяйство.

Мать, Барсукова (в девичестве Демидова) Татьяна Ефимовна родилась в селе Остречины. Родители её были близкими  родственниками богатых судовладельцев Демидовых. Она была небольшого роста, кареглазая, разрез глаз был по-восточному узкий. Кожа смуглая. Делала всё не спеша. Была немногословна, приветлива, гостеприимна. Нас, дочерей, растила в строгости.

Нас было четыре сестры: Клавдия, Анна, Елена и Александра. Все получили трёхклассное земское образование. Всех выдали замуж. Большую помощь оказывали Демидовы — дядья матери. Они все годы помогали растить дочерей, готовили приданное, помогали играть свадьбы. Такие родственные отношения продолжались до 1918 года. Затем связь прервалась.

Кроме четырёх сестёр, в семье нашей было двое парней. Парни умерли, остались девки. Мне и восьми не было, а уж в няньки пошла. Лето побыла в людях, на сапоги да на платье заработала, в школу подалась. Зиму проучилась, а летом опять в няньки. Жили мы хоть и бедно, а любили нас, берегли отец с матерью. Когда вспоминаю детство, слёзы от радости на глаза навёртываются.

Сватовство Александра Филипповича

Да вот пришло времечко девкам дом покидать. Я замуж-то никак не шла. «Что, в кухарки пойдёшь?» — отец бывало, скажет. И вот слышу: собирается за меня свататься Александр Филиппович Кузнецов из деревни Мятусово. Вдовец он был, жена умерла, оставив на руках ребёнка двенадцати недель. Никак я за него замуж не хотела идти.

В ту зиму я в Остречинах гостила, посестрию замуж выдавали. Мне там и сказали, что, мол, Кузнецов сватается. «Ой, не пойду я замуж за Кузнецова. За вдовца-то» — смеюсь я. Приехала домой в Пидьму вечером. Встречаю соседку: «Что, Анюта, замуж пойдёшь?» — «Не-не. За вдовца-то, что я, ошалела?»

Легли спать. А у нас фельдшер хороший знакомый был. Приходит он утром. «Здравствуйте» — «Здравствуйте, Александр Константинович!» Подошёл ко мне, одеяло с лица сдёрнул: «Ну-ка вставай, невеста!» — «Не-не, не пойду я за вдовца» — «А у нас в Мятусове самую лучшую за него отдают, Махалкину. Иди, девка, иди!» На том и ушёл.

Днём собрались посестрии, тётки. Всем охота меня замуж выдать. Александр Филиппович, видишь ли, служащий тогда был. Осинку заготавливал. И по хозяйству, говорили, всё делал: и пахать и косить мог. Семья у него была. После смерти отца остались четверо братьев, мал мала меньше. И ведь все устроились в жизни, дом построили на четверых. Справная была семья. Мне и говорят:

— Ну, Анюта, совета слушай, надо за Александра Филипповича идти.

И мать туда же:

— Идти надо, идти. С этими гулянками да бесёдами — и ребёнка в подоле принесёшь.

Отец говорит:

— Ну, Анюта, сама решай.

Вижу такое дело, и заплакала:

— Для меня дак…надоела я вам. Дак…(а мне тогда уже двадцать исполнилось). Как хотите!

Ушла я гулять. А не ндравился мне Александр Филиппович. С молодым я с ним гуляла, и не нравился. Вот я соседке и говорю: «Как приедут свататься, да как жених не пондравится, дак я обряжусь к вам в подпол». Глупая была тогда ещё, совсем глупая, не венчанная.

Тятенька обрядил лошадь и поехал с приказом. Приехал в Мятусово, вначале к дяде Фёдору Васильевичу посоветоваться.

— Ой, да Александру Филипповичу любую девку принесут на руках, такой молодец!

Поехал к тётке в Киселёво, жила та хорошо. По дороге заехал в Хевроньино к Клавдии Сергеевне и к зятю. Зять-то и говорит:

— Да разве худой Александр Филиппович? Не пьющий, не гулящий, летом служит.

Поехал тятенька через реку к тётке.

— Как хочешь, братец. Анюта, девка бойкая, шустрая, отдаёте через силу — будет сраму, наделаете делов. Как хотите.

Погостил, чайку выпил и поехал.

А Кузнецовы-то все в окна смотрят, ждут — с приказом ли тятенька едет иль с отказом. А он мимо их окон к дяде проехал. Побеседовал со всеми. Говорят, надо с приказом. Дары в таком случае жениховской родне нужно. А Александр Филиппович, когда сватал, то сказал:

— Ничего нам не надо, лишь бы невеста по нраву пришлась.

Ну, поехал тятенька с приказом. Лошадка у него была такая приметная, неказистая. С ним вместе поехали крёстная мать, крёстный отец, тётка. Подъезжает отец ко крыльцу Кузнецовых.

Открывают ему парадное крыльцо. Лошадь сразу на сарай заводят, вместе с санями. Хозяйки готовят угощенье сватовьям. Кофе подали натуральный, пирогов наскали, печенье принесли. А тогда ведь сухари да печенье только у богатых были. Тут и свекровь пришла. Старший брат Иван. Стали угощаться, водочку принесли. Раз уж с приказом к жениху приехали, не с отказом, выпили с начатием дела. Порешили насчёт подарков. Насчёт свадьбы. Сватали-то в январе, а свадьба была в феврале пятнадцатого числа.

А в тот вечер как раз к соседке приехали сватовьё из Хевроньина. Прихожу туда — парень-то, гляжу, знакомый. Спрашивает:

— Что за вдовца-то пошла? Да с ребёнком. Что, своих-то боишься не будет? Я, — говорит, — сватать тебя хотел приехать, да гляжу — твой тятенька к Кузнецовым уже с приказом приехал.

А я и запечалилась:

— Я бы лучше за этого парня пошла замуж, чем за Кузнецова.

Принесли гармошку, стали танцевать. Как танец, так жених рядом садится, колет меня, что, мол, за вдового иду. Я ему: «Не знаю, не знаю». А у самой сердце вот как жмёт.

А тятенька меж тем в Пидьму приехал. Лошадь-то убрал на конюшню, сел на лежанку. Мне тоскливо у соседки стало, пришла домой, кестеньку сбросила, на стол в темноте повалилась и давай реветь. А тятенька-то в темноте сидел. Лампы не зажигал.

— Что ты, что ты?» — говорит.

Зажгла мать лампу, сел он рядышком:

— Анюта, я тебе худого не хочу, выше нас во всём семья Кузнецовых-то стоит. Подумай-ка, четыре брата и две сестры остались без отца и выросли. Семья-то из богатых, не как мы этта. Я ведь старый уже, шестьдесят мне, по зрению из лоцманов снят был, потом разрешили плавать… А как опять снимут? Подумай-ка сама: приехали к Кузнецовым, кофе налили, катлеты — всё нашлось. А что, Александр Филиппович. Работа у него чистая, ходит с меркой в руках, рассчитывает возчиков за вывоз.

Тут он и уговорил. Поплакала я, поплакала, да спать пошла.

В субботу должны были гости приехать на богомолье. А я соседке-то и говорю: «А я в подпол спрячусь, пусть дожидаются». Вот собрались в субботу посестрии, тётки, приехал брат Александра Филипповича Пётр с гармошкой, крёстная мать. Съездили за священником, молебен отслужили с началом дела. Сели мы с молодёжью за стол.

Слышу, жених приехал. Отец и говорит:

— Встречай, Анюта, жениха.

А я:

— Не пойду я встречать!

— Не срами родных, Анюта, иди встречать.

Пошла я, двери открываю, толкаю снутри-то, а жених тянет на себя. Тут мы и встретились. Глянула я на него, а он мне и пондравился. Вот судьба-то что делает!

Сели за стол, к чайку. Я рюмочку и выпила, одну всего, тогда бабам не давали водки-то пить. А у порога бабы стоят, смотрят на нас. Одна из них, Амфинья, смотрит и плачет, смотрит и плачет. А я на жениха сержусь и не смотрю на него. Мать встала и подошла:

— Анюта, сиди по-хорошему, так на жениха не смотрят, чего отвернулась?

Через неделю и свадьбу назначили. Вечеринка вначале у нас была. Приехала 14 февраля сватовье на гостёбище: крёстный отец, крёстная мать, Иван Филиппович с Варварой Александровной, жонкой, две золовки. Вечер у нас побыли, ели-пили, молодёжь танцевала. Вечер прошёл, разъехались.

Свадебные и семейные хлопоты

Пятнадцатого февраля свадьба. Приехали за мной шафера. Пётр Филиппович посадил меня в повозку. Привезли в Мятусово к дяде и тёте, стали невесту одевать: и фату и платье. Потом к скольки сказано было, к стольки и приехали в церковь. Батюшко нас встречал с крестом, венчались с певчими. За рекой школа была, оттуда и певчие были взяты. А потом уже поехали к жениху домой. Все, кто в церкви был, по саням расселись. Только приехали от венца к крыльцу — батюшко встречает с крестом: «Благослови вас Боже». Дал нам крест поцеловать. А свекровь стоит с решетом, в решете перо, вот и начала кидать перья через жениха и невесту: «Ни пуха, мол, ни пера». Вот и накидала нам детей-то, одиннадцать человек. А день был пятница, последний перед постом, батюшко торопился и уехал. Нас стали раздевать: «Пожалуйста, проходите, всё уже на столе». Угощали, веселились, танцевали весь вечер. Потом гости разъехались. А мы остались: жених да невеста.

На второй день встали, помылись. Чай пить надо было наверх идти, а спали внизу. Только помылись и вышли из спальни, а свекровь уж одела сына Александра Филипповича (Мишей звали) в пикейное одеяло, кофточку (парень широкорожий, толстой).

— Ну вот, мамаша, вот тебе сынок. Полюби и береги, на старости будет хорошо.

Александру Филипповичу не пондравилось:

— Уходи!

А я ему:

— Ладно, ладно, не торопись.

Я подержала ребёнка, поцеловала. Рядом нянька стояла, взяла ребёнка. В тот же день стала приезжать вся моя родня, барсуковская порода. Опять чай, обед. Стали мы дары поднимать. Кладена корзинка, а в ней подарки. Стою с подносом, кому какой подарок. Первое — свекрови, второе — старшему деверю, потом крёстной матери, крёстному отцу, зятевьям, золовкам. Когда эти подарки отдарили, перед чаем стали разносить чарочку. Гости сидят за столом. Жених держит поднос, на нём две рюмки и графин с вином. Поют: «Чарочка моя серебряная! Кому чару пить, тому здраву быть!» И скажут, кому здраву быть. «Чару пить — здраву быть свекрови». Та подходит, рюмочку выпила и полагает на поднос деньги, сколько может. Так по очереди этой чарочкой всех родственников и обнесли. Кто рубль давал, кто пять рублей, а кто и пятьдесят копеек. Барсуковы серебром давали, рубли тогда серебряные были. Век не забуду: двадцать два рубля подарили. А корова тогда стоила двадцать семь рублей.

После чарки — чай. А потом стали гости домой собираться. Тут опять сватовей водкой угощают, чтобы домой пьяными уезжали. На столе: и простое вино и портвейн и запеканка. Бабы тогда белого не пили. Тут уж выпили: кто поёт, кто пляшет. Стали по домам разъезжаться.

Александр Филиппович служащим был в Согеницах. У барина Дельборна служил.  Три дня ему на свадьбу было дадено, а на четвёртый на службу поехал, брёвна принимать. Вот три ночи ночевал молодой князь и уехал от молодой княгини.

Вступление в материнские заботы

У Миши нянька была. Они со свекровью поочерёдно, посменно няньчили ребёнка. Вдруг, няньку-то, старушку, на свадьбу пришли приглашать к крестнице. Нянька и ушла. Вот вечер приходит. Старший-то деверь с хихинкой и спрашивает: «Ну, кто будет сегодня Мишу няньчить? Анну, возничиху, что ли попросить?»

Была у них, у Кузнецовых на свадьбу прислуга взята, Анна.

— Анна, сходи-ка к возничихе.

А я тут и встрепенулась:

— Не надо, я и сама покачаю.

Все тут улыбнулись и глянули друг на друга: «Надо же, молодая согласилась ребёнка качать». Свекровь и говорит:

— Нашего ребёнка не каждый укачает!

А я:

— В няньках сколь была, укачаю.

А тут Пётр голос подал:

— Смотрите, ребята, приедет Александр, даст вам ходу, что молодую няньчить посадили.

Я и говорю:

— Да уж, Пётр Филиппович, ты обещал, что не ради ребёнка меня берёте, мол, есть у вас кухарка и нянька есть.

Свекровь:

— Вот кухарка-то пусть и поможет.

Кухарка:

— Я ведь за Шаню (Александра Филипповича) давалась, да не взял меня. Нет уж, не буду няньчиться.

Вот вечер пришёл. Свекровь говорит:

— Покачай с вечера, он с вечера лучше спит, а меня разбуди в два часа, если крепко усну.

Вот тут все утихомирились, и я приладилась: такая скамейка, тут зыбка, на столе молоко — всё налажено, лампа чуть-чуть горит, покой. Качаю. Чукнуть не дам. Умею. Сама лежу на скамье. Дурра была: быдто обязана няньчиться. Два часа. Жалко будить свекровь. А она и проснулась:

— Три часа уже, что же ты не будишь?

Встала, зыбку качает.

— Налей, что ли самовар.

Налила я самовар, поставила. Старуха вымылась, тут и чайничек и самовар, чайку попила. А меня спать отправила: «Иди. Поспи». Я и ушла.

Утром смеются старший деверь с супругой:

— Ну как, дал ли ребёнок спать?

Ночь качаю, другую качаю. Пятница настаёт. А он должон приехать в субботу, рассчитывать рабочих. Вот в пятницу третью ночь я ребёнка нянькаю. Не ждали, что Александр Филиппович приедет, никак не ждали. Вдруг: тук-тук. Я и пошла, открыла ворота. Он доволен, что молодая встречает.

Пришёл в избу, шубу снимает, валенки.

— А чего ты качаешь? — спрашивает. — Где же тётка Акулина?

— А, ушла на свадьбу.

— Что же ты не велела?! Я им дам, погоди!

— Ничего не дашь, помалкивай.

Время двенадцать часов ночи: маленький самовар налила, греется самовар. Он пошёл во двор, в уборную. Как кашлянул возле комнаты матери («Кхе-хм!» — привычка у него была такая, кашлянуть), мать и вскочила:

— Что, Шаня приехал?

— Здравствуй, мамушко!

— Ой, мы не ждали, не ждали.

— Что же молодую-то взяли качать?

— Сама, сама, Шаня, не ругайся.

И я тоже:

— Сама, сама.

Свекровь к зыбке подсела:

— Ну, ступайте, ступайте спать.

Утром в субботу собираемся на гостёбище в Пидьму. Поглядела в окошко — тятенька с Пидьмы на лошадке едет. Отец приехал, сел чай пить, кофе, а мы пироги скём. Тогда мода была такая угощать после свадьбы. Александр Филиппович в магазин пошёл, взял кедровых орех, конфет, пряников. Чайку попили, ехать надо. Я ещё успела в баню сходить с Александром Филипповичем. Заехали к тётке.

— Ой, жадобные, не могу, в баню ходила.

Свекровь в Пидьму ехать не может, с ребёнком сидит. У Варвары ребёнок только был рожон. Один Пётр Филиппович с гармошкой собрался в Пидьму ехать. Отец с Петром Филипповичем на первую лошадь сели, Александр Филиппович со мной — на вторую. В дороге обнимает меня и говорит:

— Ты уж не скажи, что ребёнка нянчила.

Приехали в Пидьму. В доме огни горят, встречают. Пришла и посестрия моя Ирина Петровна Барсукова. «Что же сватовей мало, один сват Пеша приехал?» А Пеша: «Я-то за всех отгощу!» А народу нашло: баб, ребят, полная кухня. Пришли молодых поглядеть. Надо их угостить. Подала маменька поднос. Сыпнули на поднос гостинцы. Александр Филиппович берёт поднос, у меня в руке свечка горит. И пошли угощать: «Нате, возьмите…». И каждому пирожок сканый на тарелке. Этих всех обнесли, остатки —  на  тарелку, да на стол.

Пётр Филиппович веселит гостей, на гармошке играет. Чаю попили.

— Ну, Анна Сергеевна, всё ли хорошо, всё ли благополучно?

— Всё хорошо, всё благополучно — говорит Александр Филиппович.

А я-то:

— Всё хорошо, три ночи ребёнка откачала.

Глянула на Александра Филипповича, а он румянцем так и брызнул. Стыдно, как же! Стал он рассказывать (голос-то громкой):

— Она сама и дала согласие, а я уехал, не было меня дома.

Бабы обнимают меня, плачут:

— Анюта уж человек такой, не обидит.

Александр Филиппович потом мне и сказал:

— Весь вечер был больной, как ты сказала. С ума нейдёт, хороший ты мне очек дала.

Разделение семьи

Так и жизнь пошла. Он меня не обижал, денег у него в кармане было. Весной уехал в Вознесенье, там на пароходы лоцмана требовались.

Василий ушёл в армию, Пётр холостовал, денег в семью не давал. А Старший-то деверь Иван Филиппович хитрый был, денежки копил. Да видать мало стало. Вот он и говорит: «Надо разделиться, приход с расходом не сходятся».  А жило нас тогда в двухэтажном доме двенадцать человек: свекровь, деверь Пётр, деверь Иван с женой и двумя детьми, держали двух нянек, кухарку, да мы с Александром Филипповичем да с Мишей. Александр Филиппович и говорит: «Давай делиться». Свекровь — плакать: «Вы-то разделитесь, куда ребята молодые Пётр да Василий?».

Разделились. Половину дома (верх и низ), отдали молодым, Василию и Петру. Стали делить вторую половину. Свекровь и говорит:

— Ване верхи, Шане низы.

Дядя спрашивает:

— А Александр Филиппович согласен?

Тот отвечает:

— Не знаю, пойду спрошу у Анюты.

Пришёл ко мне.

— Вот мама говорит, что Ване верхи, а нам низы.

А я не знаю, что сказать. Дядя ему и говорит:

— А ты жребий бросай, кому верхи, кому низы.

Стали жребий кидать. Как жребий бросили, верхи-то Саше, а старшему деверю Ивану — низы. Дядя и говорит:

— Ваня хоть и старший, а Саше-то больше досталось: он и землю пахал и сено косил и дом ставил.

Иван тут и рассердился. Стали остальное делить. Матери-свекрови — своё, парням — своё, Ивану — своё. А у Александра Филипповича ничего своего нет, всё самое худое…

Александр Филиппович уехал в Пидьму, я его проводила. Как с Пидьмы-то приехала вечером, а свекрова сердитая встречает: «Вверёх, вверёх, барыня». Вниз-то и не пускает. А были у нас тогда уже и Миша и дочка Нина родилась. Я вверёх пошла. Меня нянька встречает. Гляжу: печка стоит, на печке очап, на очапе, в зыбке, Миша. Няня и рассказывает (молодая совсем девчонка была): «Ой, было греха, бабка кулаками стукала. Кричит: «Ей надо жеребий! Жеребий!»

В комнате гул стоит, так пусто. Ведь всё свекрова со старшим деверем вынесли. Стол, шкаф — всё взяли. Нам по дележу пришлась только лошадь, сани да диван. Ой, было дело, поплакала я.

Постели-то наши вынесли и на пол в нашу комнату склали. И сундук вынесли. Тарелки мои приданные на стол склали. Заслонка унесена, нет в печи заслонки. Ни самовара, ничего нет. Плакала я, плакала. Как вниз приду, свекрова: «Иди вверх». А у старшего деверя и столов, и стульев, и этажерок было накуплено, некуда скласть. В конюшню, а ааааанм не дали. Тоска его, вишь, взяла, что ему низ достался.

А тут и Новый год. У деверя всё есть, а у нас ничего. В кухне стол: «Кичи-кичи». Две доски положила, вот тебе и стол. Калитки делаю. Пришла к свекрови: «Дайте хоть самовар». Принесли из кладовки самовар, весь разваленный. Печку стопила, гляжу: крюк унесён. Прихожу к свекрови:

— Маменька, не дашь крюка?

— Покупать надо крюк, я тебе крюка не дам.

Прожили неделю. Пришла суббота, поехала за Александром Филипповичем. Приехала, он рабочих рассчитывал. А я-то плачу.

— Что с тобой, Анюта?

— Разделились как, всё у нас отобрали, и крюка нет.

Поговорили, заехали к тятеньке. Рассказала ему всё. «Наживай, — говорит, — молодец на свой золотец. Будет у Александра Филипповича здоровье, всё будет!». А коров тогда у Кузнецовых было четыре. Одна корова — моё приданное, одна — Варвары, одну дали парням, а одну — напополам разделили между Иваном и Александром. Тятенька сходил в кладовую, крюк принёс. Тётя Маша принесла лопатку, щипцы. Мать – роговик, подойник. Насовали нам полные сани. Отец с нами поехал в Мятусово.  Приехали домой. Отец утром  в магазин сходил, заслонку купил.

Тут и праздник — Новый год. Стыдно, срам единый. Сходила к соседке: «Тимофеевна, дай на праздник стулья». Дала, и скамейку дала.

А деверь-то старший хитрый был, мудрый. В первый же день, как разделились, в магазин сходил и лампу на цепях принёс.

Пётр Филиппович однажды подчудил. У Ивана пальто пало, Пётр руку в карман и сунул, а там книжечка, с чем-то рублей на ней. Такого-то числа пять рублей, такого-то числа десять. Хитрый он был, Иван Филиппович, мудрый. Начал богато жить.

Василий из армии пришёл — полетели у Ивана Филипповича тарелки: «Кто вам велел делиться!».

Бывало уже в наши дни, плывёт по Свири бревно. Александр Филиппович и поймает его. Придёт Иван, а мы пилим бревно.

— Ой, — начнёт говорить, — нехорошо, Александр Филиппович, бревно пилишь, ущерб государству делаешь»

— А иди ты, Иван Филиппович, мы тебе не мешаем, и ты не мешай.

От трудов праведных не наживешь палат каменных

Ой, уж поработал Александр Филиппович, бедный старик, ой уж поработал. Крыша стала течь. В великий пост съездил он в Плотичное, брёвна напилил, в штабеля свалил. Весной сплотил, привёз брёвна. Поднимает в гору брёвна, как сейчас вижу, босиком, брюки заскал. Поднимает брёвна, а деверь сидит, чай попивает, в окошечко смотрит, И говорит: «Ага, коленки-то согнулись». А Шура, жена Петра услыхала это, к нам пришла и говорит, как Иван Филиппович посмеялся.

Ну ладно, стало лето. Надо брёвна пилить. Пошёл Саша к Ивану Филипповичу:

— Надо лес-то пилить.

— А ко мне не течёт!

— Ты Ваня по-хорошему аль по худому?

Пошёл Александр Филиппович в сельсовет, тогда уже советская власть была, подал заявление: «Хочу, мол, крышу крыть. А Иван Филиппович не соглашается, мне одному не в силах сделать». Ему председатель и говорит: «Вот сегодня собрание, и обсудим». Прислал одну повестку Ивану, другую Александру. Ох, Иван как разъярился:

— Я, грит, на тебя в суд подам.

— Что знаешь, что знаешь, твоя власть, твоя и сила.

Всё-таки согласился Иван. А тогда пильщиков кормить надо было. Его жёнка, вторая, Мария Васильевна и говорит: «Куды этта мужиков сюда?!». Приходит Иван Филиппович ко мне: «Анюта, может ты возьмёшься, мы тебе харчи предоставим, ты сготовишь».  Александр Филиппович: «А не скормим ли много?» — «Ничего, наладимся». Я согласилась и варила пильщикам. Тёс распилили, денежки пополам внесли. В штабеля склали. Осень пришла. Течёт крыша. Ставлю корыта, не успеваю. Опять разговоры:

— Ваня, нада крышу крыть.

— Не буду.

— Я брёвна подымал, а ты смеялся, говорил, коленки у меня подогнуться, вспомни-ка.

Согласился Иван Филиппович. Взяли Гаврилу Сидозерского, три дня крышу и крыли-то всего.

Вот в магазин привезут чего-то, а денег нет.

— Мария Васильевна, дай денег в долг. Александр Филиппович приедет, отдаст.

— Ой, нет, нет, какие уж деньги!

Маленько пройдёт. Приходит Мария Васильевна:

— Анюта, у тебя столько дров, продай сажень.

— Не, не смею без хозяина продавать.

Вот как: дай дров — и деньги найдутся.

Как лето настанет, пойдёт Мария Васильевна на Бухову гору, купит сотню яиц, лещей сушёных, лосося. Наделает пирогов. Корки хорошие, жирные. Короб у неё стоял с водой, набросает туда. Посмотришь: «Наши ребята ой как съели!». А она коровам побрасывает.

У меня Александр Филиппович потом мало зарабатывал. Бывало, пойдёшь в субботу в магазин. Я рассчитываю, что купить: четверть чая, сахара три фунта, муки белой пять фунтов. На три рубля наберёшь. Хлеб не покупали. Гороховой муки возьмёшь и в Филиппов пост гороховников настряпаешь. Шесть десятков калиток напечёшь, горячими ребята едят день, на другой ничего не останется.

Масла подсолнечного в магазине возьмёшь бутылку. А водку никак не брали, не было такого. В праздники не ставили и вина на стол. Это после войны научились. Это сейчас закусок наставят, в магазин побежали. Никогда самогонку в семье не гнали. У нас не было этой штуки. Мануфактурой три татарина на селе торговали. Придёшь к татарину, не знаешь, что и взять. Четыре копейки аршин материала стоил, гофре называется, розовый и серый, всякий. Красивый.

Пасха придёт — потолки выбелим, обои новые, ребят разоденем. Как Стружечки стоят рядком. Ещё божья мать у соседей, а у нас полный дом людей — подивоваться, сколько детей.

На пасху в середине поста пекли детям мякушечки в форме креста. «Бабушка, я с мякушечкой пришла». Бабушка чаем накормит, подарков даст. Довольные придут домой. Целый узел подарков им надают: платьишко, ботиночки, чулочки. Сестра моего отца замужем была за Трифоновым, звали Авдотья Егоровна, помогала всегда.

А потом Тася пошла работать. После Таси — Зоя. Стали помогать. В Шеменчинах Зоя год работала, потом в Погаченицах, в Важинах. Замуж вышла да уехала в Пелдужи. А Шура учился, потом работал на станции Погра дежурным. Взяли в  армию матросом. А потом на пожизненной в армии остался и через год был офицером. Приехал в гости с женой. А у нас хлеб был наросши — одни колюхи. Егор Александрович подавал, а Саша стог метал. Пришёл Саша обедать домой, а китель у него белый: «Ой, чего, не снег ли?» Волоса-то у него…. Потом сколько дён чистили. Другой офицер, если он в гости приехал, разве пошёл бы? А мне надо было стряпать да обед готовить. Сашу в войну под Кингисепом убили, в августе.

Что и говорить, не жили — переживали. Хочется хорошо, а не с чего. Вот и переживали. У меня хозяин такай был: денег принесёт и не знает ничего. Один год пять человек посылали учиться, одеть каждого надо. Некогда было разбираться. Саша поезжает учиться, как одеть? У меня костюм был: юбка и жакет тёмно-синий. Брюки Саше купили, а пиджак плохой. Думала-думала. «Ну-ка, Саша, примерь мой жакет». Он одел — хорошо ему. Распороли. Сшили из жакета китель однобортный. Парень обрадовался. Зиму проходил. А матери и не надо ничего, ой, хорошо.

В сороковом году стали гидростанцию на Свири строить. Да наш дом и снесли. Место нарезали пониже по течению.

Живу-доживаю…

Детей-то мне Бог послал много. Миша-то, сын Александра Филипповича, восьми лет умер от скарлатины. В десятом году Нина родилась, в двенадцатом – Тася, в четырнадцатом-Зоя, в пятнадцатом — Шура, в семнадцатом — Леонид, умер от воспаления лёгких, трёх месяцев от роду, в восемнадцатом — Ольга, в двадцать первом — Костя, в двадцать третьем — Мария, в двадцать пятом – Лидия, в двадцать шестом — Георгий, тоже умер трёх месяцев от роду, в двадцать девятом последний родился Николай. А мне тогда сорок лет было. Я-то восемьдесят девятого года рождения, а Александр Филиппович — восемьдесят четвёртого, царство ему небесное. Надысь ходила к нему на могилу. Раньше в наших местах на могилу кидали крупу. Потом одному показался усопший во сне и будто бы сказал: «Не сыпьте больше на могилу, мне птицы все глаза выклевали». С тех пор больше не крошат, а только поминают.

Мне-то ничего не надо. Две или три дощечки на гроб. Не знаю, какой гроб сделают, наверно, большой… На тринадцатое октября умереть бы мне. Двадцать лет старику исполнится  как умер. Ой, двадцать лет без старика прожила…. Покуль на ногах хожу, слава Богу. Вот лягу — тогда беда… Всего пережито, всего, не дай Бог. С дочерьми спорю постоянно. Ой, бабы-бабы, пожили бы с моё!…Хоть сегодня приди смерть — слава тебе, господи! Только не приведи к долгой постели… Не хотела бы я зимой умирать. Лучше весной, летышком или осенью. Агапов мне сказал: пять часов, и из Ленинграда в деревню привезу, если помрёшь. А там колхоз лошадь даст. Умри-ка в феврале — снега нападает!  Не доберёшься и до могилы… Приде времечко, приде, и не буде… Теперь доживаю последние месяцы и годышки. Не приеду более в Мятусово живой, мёртвой приеду… Вот жизнь-то… Человек растёт-растёт… А умрёшь в землю закопают. Не скажи! Человека в землю кладут — с ума сойти! Теперь взяли моду резать каждого человека. Эка удовольствие старую сельдь — резать? Моя очередь теперь на Мятусово, я самая старшая, там все младше меня старушки…Заблудилася, заблудилася, как, не знаю, умереть надо… Должна умереть, чувствую, что умру, а вот когда, не знаю. Пройдёт день, пройдёт ночь… Кокону сей год обязательно. В том году чуяла лучше, чем сейчас. Скажут: «О, да ты можешь лучше нас!» Молодые бабы сейчас не работают. Глядят, как бы выезжать на мужиках. А я поработала. Хватит. Худо ли – одиннадцать годков в колхозе выбегала. Год бы пожить ещё, на поминки накопить. По двадцать рублей в месяц пенсия, да по пятёрке дочери посылают. Надо бы накопить. Вина купите, как умру. Выпьете хоть… А долго, долго живу, чудо е! Все люди умерли моего возраста. Мой теперь черёд, моя ваканция…

д. Мятусово, 1973 г.

 

Р.S. Киселёво, Мятусово, Остречины, Пидьма и другие названия сёл, располагавшихся по разным берегам реки Свирь, по которой проходит водный путь в Онежское озеро и далее — в Беломоро-Балтийский канал.

P.S. Анна Сергеевна прожила еще 9 лет. Скончалась в 1982 г., ей было 93 года.

Из работы семьи Самойловых,

Мария и Илья Самойловы, 5э3